• By Алексей Суховерхов
• Избранное, Рассказы

«От попа сдачи не жди»

(народная пословица)

 

Оглушительный звон разбитого стекла разорвал зимнюю ночь. Такую тихую, какая может быть — только в деревне, далеко от города. Холодную и темную. Где любой звук, как позывные Маяка, разносится как громом – на многие километры.

— Пожар, вы горите! Скорее спасайтесь!

Спросонья и мать, и двое ее дочерей подумали, что началась война. А что еще ждали люди в 1934 году, когда власть то и дело напоминала им, что всюду вокруг и даже внутри нас самих — враги. Тем более, что в окно уже влез совершенно незнакомый человек в военной форме.

Он попытался открыть дверь из комнаты, но в нее тут же ворвалось пламя. Сильной рукой, чудом не потеряв самообладания, мужчина захлопнул ее. За одно это мгновение жар ударил в лицо так, как будто они заглянули внутрь растопленной печи – или даже в саму преисподнюю.

Путь для спасения оставался только один. Почти весь деревянный дом окутан пламенем. Обоих девочек выкинули в снег на улицу через разбитое окно. Были считанные минуты для того, чтобы попытаться взять хотя бы что-то. Их мать, Александра Андреевна, взяла то, что было у нее самое ценное: она схватила припрятанные на черный день деньги и, не задумываясь, опустила их за пазуху ночной рубашки. А также она схватила со стены последнее, что осталось у нее от прежней жизни — старинные часы работы мастера Буре. Произведение искусства настоящего мастера, доставшееся ей по наследству. И выбросила их на снег в окно перед собой. Больше ничего спасти не удалось.

На крики и шум прибежали соседи. Сделать было уже — совершенно ничего нельзя. Мужики принялись закидывать снегом и заливать водой соседние дома, чтобы остановить распространение пожара. Начали растаскивать обгоревшие бревна. Детей, которые оказались в метровом сугробе в том, в чем они спали, закутали в принесенные одеяла соседки. Александра Андреевна стояла рядом. И смотрела на происходящее — совершенно отрешенно.

Часы, лежащие на задней стенке, замерли. Обессиленный маятник лежал внутри за ажурным стеклом. Время остановилось.

У нее не было сил что-либо делать в эту минуту. Очередной отрезок ее жизни — пошел прахом. Сгорел с этим домом. Впрочем, это была не первая трагедия в ее жизни. И что бы она не делала — все заканчивалось если не так, но как-то подобно.

Она родилась за несколько лет до начала двадцатого века. Не где-нибудь, а в достаточно бедной, но не разоренной семье, в Москве, на Тверской-Ямской. Работать ей пришлось с самого детства. Еще маленькой девочкой, Александра сидела с детьми богатых родителей. Она пережила все три революции, и как простой, обычный человек — не участвовала ни в одной из них. Может быть, потому, что уже с юности понимала, что все, что происходит вокруг — это борьба кого-то с кем-то. За деньги и власть.

Это потом в учебниках напишут, какой «героической» была битва за Москву между большевиками и всеми остальными. Александра Андреевна, тогда еще совсем молодая Александра, просидела последнюю революцию в подвале. Было очень страшно и стреляли со всех сторон.

Политическая жизнь страны – это как небо в грозу, разрываемое молниями. Сотрясающие землю раскаты грома.- они где-то там, наверху. Лишь иногда языки небесного пламени сжигают что-то и кого-то. Но все происходящие, в общем-то, в другом измерении. И только агитаторы разных религиозных, и не только, концессий – пугают потом карой божьей, пытаясь втягивать людей в свою бесконечную борьбу за место под солнцем.

Она получила высшее по тем временам образование — класса четыре. И работала обычной швеей на фабрике. Но страну ждали большие перемены. И она навсегда уехала из Москвы в деревню. Потому что в городе есть было абсолютно нечего. Она переехала в эту деревню — просто для того, чтобы выжить.

Александра вышла замуж. Родила свою первую дочку. И похоронила мужа, умершего от воспаления легких. Ее жизнь была разбита. Но она, как простой человек, нашла в себе силы. И построила свое счастье во второй раз.

Ее второй муж был НЭПманом по тому классовому понятию, которое сложилось к концу двадцатых. Он держал свою чайную по дороге из Москвы. И ему повезло — он тоже умер. Раньше, чем государство решило покончить с такими, как он. Как сказал кто-то из историков, власть поступила с НЭПманами также, как поступают с поросятами на ферме: дают им вырасти, чтобы потом зарезать. Но он скончался раньше. И оставил Александре Андреевне еще одну дочь и небольшой дом. Все остальное ушло за долги после его смерти.

Больше Александра Андреевна не искала своей судьбы. Она пошла работать в колхоз. Ее приняли без каких-либо вопросов, потому что была она — одна с двумя детьми, — самая настоящая деревенская беднота. Постепенно, работая от зари до зари, она обжилась, свыклась со своей судьбой. Даже завела корову и кур. И растила двух своих дочерей.

Очень скоро ее, приехавшую из города и считавшуюся образованной по местным меркам, заметили, и сделали сначала бригадиром в колхозе, а потом и председателем сельсовета. Но долго она там не проработала — не хотела участвовать в новой затеи партии и правительства. По всей деревне полным ходом шло раскулачивание. Целые семьи грузили на телеги и, с тем, что они умудрялись увезти на одной лошадке (той, что отдать было не жалко, что похуже, то есть какую колхозу было не очень жалко) отправлялись строить Новокузнецк. История умалчивает, кому удалось добраться до цели — видимо, никому. Власть строила большевистский социализм. Самую гуманную в мире социальную систему.

А Александра Андреевна отказалась вступать в их партию. Оставила свою должность. И ушла работать на переезд. Открывать шлагбаум для проезжающих машин. В те времена это делалось вручную. Но за это хотя бы что-то платили. Причем деньгами, а не мешком продуктов, рассчитанному по трудодням в колхозе.

А часы висели на стене и отсчитывали время. Казалось, как лодка в пруду, отмеряли его своим веслом – маятником. Менялась политика. Приходили все новые и новые указания сверху. Часам не было до всего этого дела: ни до показной радости великих достижений, ни до страха перед будущим. Они отмеряли вечность, наполняя каждый час дом своим удивительным боем, напоминающим о бренности всего и всех существующих на земле.

И вот теперь эта жизнь оказалась разрушена. Александра Андреевна вновь осталась ни с чем: все, что у нее было, сгорело. И дом, и корова, которая давала молоко детям, и куры. Она стояла перед объятым пламенем домом со всем, что у нее было: с двумя дочерьми и настенными часами, доставшимися ей по наследству. Последним, что у нее осталось.

— Пойдем к нам, Александра, — окликнула ее соседка, — здесь уже ничего не сделаешь. Детей хотя бы согреем.

Она подняла свое последнее сокровище — свои часы. Отряхнула их от снега. Протерла своим подолом старинный деревянный полированный корпус, обрамленный по бокам двумя резными балясинами. Стекло, за которым располагался циферблат с изящными римскими цифрами с позолотой, массивный маятник. Прислушалась: удивительно, но они остались целы. И оказавшись вновь в правильном вертикальном положении – они вновь пошли.

Остаток ночи они провели в соседнем доме. У таких же нищих, как они, простых людей. А ведь и вправду, на кого рассчитывать обычным людям, кроме как на друг друга, на традиционную народную солидарность и помощь в тяжелую минуту?

Власть если и протягивает кому-то руку помощи — то делает это исключительно для показухи. А когда пробьет тот самый час, когда случится настоящее горе, то кто поможет? Разве что такие же люди, как мы. Как тот мужчина в военной форме, который случайно проходил мимо и разбил окно. Как те соседи, которые привели Александру Андреевну к себе в дом с двумя детьми и поделились с ними той жалкой одеждой и едой, которые у них были.

Навсегда осталось загадкой, как мог случиться пожар, зимой, когда грозы не бывает. Ходили разговоры, что это был поджог, но у Александры Андреевны врагов не было. Она не участвовала в раскулачивании — бросила эту постылую работу, когда все это только началось. Была скромной дважды вдовой с двумя детьми, с соседями ладила. Иногда даже помогала им что-то написать, потому что была одной из немногих грамотных в округе.

Впрочем, до конца своих дней она также не смогла ответить и на другой вопрос: куда же делись те деньги, которые она положила за пазуху. Скорее всего, они просто выпали из ночной рубашки и сгорели вместе со всем остальным.

— Куда же мне идти теперь — с двумя детьми?

— А ты, Александра, сходи утром в церковь. Может, наш батюшка чем тебе и поможет. Он умный и добрый, — посоветовала Александре Андреевне соседка.

И вправду, все, абсолютно все пропало. Дома больше нет. Денег тоже. Есть нечего и не на что. Но не только двое дочерей и часы остались, на самом деле, у Александры Андреевны. Как у всякого простого русского человека, была у нее еще и вера в бога. Который может, который должен придти на помощь страждущему, не оставить его в беде. Но разве достучишься до неба, когда приходит горе? Для этого есть церковь, здесь, на земле, рядом.

Наутро Александра Андреевна оделась в то, что ей дали соседи, собрала детей, и пошла к батюшке. Туда, где на самом высоком в деревне месте возвышался храм, раскинувший свои золотые кресты над куполами — до самого неба. Так высоко, что до них не смогли дотянуться — даже большевики.

Путь был неблизким. Холодное, как не нагретый старинный чугунный утюг, зимнее солнце пробивалось сквозь облака. Холодный ветер обжигал холодом лицо. Под ногами поскрипывал снег. Они шли по нечищеной дороге, то и дело отходя на обочину и пропуская машины и повозки.

Медленно проплывали мимо старые, еще дореволюционные дома. Бедные и убогие. Потому что семьи, имеющие достаток, давно были выселены. Большевики только на словах признавали учение Дарвина и борьбу за выживание видов. На практике же они поступали с точностью до наоборот, уничтожая лучшее. И лучших.

Она прошла мимо дома Ильиных. Обшарпанное, не крашенное последних лет сто строение, домик в два окна с покосившимися сенями. Вся семья, и отец, и мать, и старший их сын пьют по черному. Говорят, что от безысходности. Но есть ли на земле хотя бы один человек, который в пьянстве нашел выход? Впрочем, новая власть, кажется, опиралась на таких, как они. Чем беднее и глупее, тем лучше.

Вот в этом доме жили Сергеевы. Их не раскулачили, потому что они успели вовремя разориться. А вот в этом доме жили Корпенко. Въехали сюда пару лет назад вместо высланных в никуда кулаков Севастьяновых. У каждого свой крест. У Александры Андреевны – свой.

Она несла его, как могла. Едва передвигая старенькие и потертые валенки, которые были велики ей минимум на два размера, она шла с двумя дочерьми к церкви. И душа ее была наполнена надеждой и верой. Такой сильной, на какую только способен простой человек.

Низкие облака не просто плыли в этот день, Казалось, они летели ей на встречу.. Вот на одном из таких облаков, как представляла Александра Андреевна, был Он, ее справедливый заступник и защитник. Православный Бог, который не пожалел Сына своего единородного, и послал его на землю, чтобы спасти человечество. А еще где­­-то там, наверху, была Матерь Божия, защитница всех несчастных и обездоленных. И она верила, что они обязательно видят ее, непременно услышат ее молитву. А их представитель здесь, на земле, отец Олег не даст ей и ее детям умереть с голоду. Примет, благословит и поможет.

Время от времени сквозь облака пробивалось солнце.. А может быть, именно оно и есть Бог? Всесильный источник энергии, наполняющей души, неисчерпаемый источник добра и справедливости? И Бог где-то там, озаряет нас своим теплом и светом. И стоит только поверить в Него, обратиться к нему – и душу наполнит вселенская радость и счастье, а жизнь станет лучше? Конечно, любой священник назовет такое представление о Боге язычеством. Но где граница между определенной Церковью Христовой верой и простыми понятиями – в душах простых людей.

Александра Андреевна не знала, что есть Бог и где он. Не то, что не знала, а имела самое общее, народное представление. Но искренне верила в Него, в Его силу и могущество.

Так, произнося про себя, а местами и вслух, главную молитву – Отче наш, она прошла весь путь. Святая троица должна была услышать ее! Потому что просила она – хлеба насущного и защиты, больше абсолютно ничего. И не было на ней греха, за который должна была она ответить перед ним. Только крест, возложенный на нее Богом и судьбой, который ей предстояло вынести, пройдя свою такую маленькую для вселенной и человечества, но бесконечно большую для нее и ее детей Голгофу.

Она вошла в церковь. Здесь все было также, как раньше. Иконы, запах лампады и горящие свечи. Алтарь. Все, знакомое уже много лет. С тех пор, когда она здесь впервые венчалась. Крестила своих детей.

Главная икона предстала ее взору. Из золотого оклада на нее смотрел Он, Иисус. Печальный и добрый, способный любить и прощать. Отдавший свою жизнь за своих учеников и за всех, кто молится Отцу его.

По правую руку от Него была другая икона: Святая Мария с Младенцем на руках. Ее взгляд выражал то, что так не хватало сейчас Александре Андреевне: надежду. И тысячелетнюю печаль, как будто бы уже тогда, с маленьким ребенком на руках, она знала о той тяжелой судьбе, которая ей предстоит, о той неподъемной ноше, которую надо вынести.

Перед святыми образами горели свечи. Простые копеечные свечки, какие могли себе позволить простые сельчане. И лишь одна дорогая и богатая – видимо, поставленная тайно кем-то из местных имеющих власть коммунистов. Больше не деньги определяли иерархию общества. А социальный статус. Приближение к власти.

Александра Андреевна опустила руку в карман старого и потертого ватника с чужого плеча, отданный ей одной из соседок, и достала несколько копеечек, из тех совсем небольших денег, которые ей одолжили. Подошла к бабульке, продающей свечки у входа, и купила несколько самых недорогих. Неистово крестясь, одну она поставила Ему, а вторую Божьей Матери, которой и был посвящен этот храм.

Потом она подошла к прямоугольному столу избавления от мучений – на который ставят свечи за упокой. И одну за другой поставила несколько – за своих родителей, за оставившего ее первого и второго мужа. Как они там? Помнят ли о ней, видят ли ее?

В этот момент ее окутала пелена глубоких и далеких воспоминаний. Вот их квартирка, где она жила с родителями. Ее отец, рослый, строгий и в то же время, добрый мужчина, работавший в те годы на центральном телеграфе. Мать, отзывчивая и теплая женщина, растившая на своих плечах троих детей – ее и двух ее братьев. И эта квартира – с печуркой в углу комнаты. Тот самый домашний очаг с несколькими тлеющими полешками, который, если заглянуть глубоко внутрь себя, до сих пор согревал ее душу. И эти часы, которые казались тогда ей, тогда маленькой девочке, каким-то нереальным чудом, верхом техники и прогресса — загадочным и непонятным.

Каждую неделю, утром в воскресенье ее отец совершал ритуал. Он подходил к часам и открывал их резную дверцу со стеклом, прикрытую накидным крючочком. Там, в правом углу, лежал ключ. Левой рукой отец останавливал маятник, а правой вставлял ключ в специальное неприметное отверстие на циферблате и, считая обороты, заводил часы, как он говорил, «на ход». Потом переставлял ключ во второе отверстие с другой стороны, и заводил их «на бой». Затем он аккуратно клал ключ обратно и закрывал дверцу. Завода хватало на неделю. А после вся семья собиралась в Церковь. И она сидела на коленях у своей матери, а та заплетала ей тугую и густую косу. До сих пор она помнит прикосновение ее рук и эти тугие движения изогнутого гребешка на затылке за спиной…

А потом они всей семьей выходили на улицу и шли в Храм. Там было скучно маленькой девочке. Но все же эта обстановка всегда навевала на нее некое-то успокоение и покой. Она покорно стояла всю службу рядом с родителями и братьями. А потом они направлялись домой. И мать готовила обед на всю семью. Пожалуй, это был единственный день в неделю, когда они могли собираться все вместе за большим круглым обеденным столом. Александра Андреевна не знала, почему, но именно эти воскресные обеды в кругу семьи были для нее – самым светлым воспоминанием детства.

Когда была возможность, мать готовила курицу. Сначала из нее получался замечательный суп. Мать делала домашнюю лапшу из яйца и муки, варила ее в бульоне несколько минут, а потом блюдо подавалось на стол в большой супнице. И необыкновенный запах, аромат настоящего, натурального блюда наполнял комнату. На второе, конечно, была все та же курица, которая доставалась из супа и обжаривалась. Она подавалась с каким-нибудь гарниром – с рисом или отварным картофелем.

Отец в такие дни ставил себе на стол графин водки и выпивал за обедом несколько рюмок. От этого он становился еще добрее и разговорчивее. И часто рассказывал детям про своих родителей и свою жизнь.

Конечно, так они обедали далеко не всегда. В стране бушевали революции, менялась власть. Кризисы сменялись подъемами, а подъемы опять кризисами. То, казалось, приходила долгожданная свобода. А потом они вновь сменялись гонениями и репрессиями. Страну мотало, как маятник на часах, то вправо, то влево. Да и жили они вовсе не богато – как обычная семья тех лет. Но ведь из детства – хочется вспоминать только лучшее… А лучшее и самое теплое, что было в ее памяти – это печурка в углу с тлеющими поленьями. Гребешок в теплых и заботливых руках матери, которым расчесывали ее косу. И часы на стене, отмеряющие время – размеренно и спокойно. Наполняющие комнату ровным тиканьем-ходом под раскачивание маятника. И громким уверенным боем каждый час.

Александра Андреевна вернулась к реальности, когда народ в церкви стал собираться вокруг священника для молитвы. А после отец Олег читал проповедь: о терпимости к ближним и к власти, о покорности и смирении. И о том, что Господь посылает нам испытания. И кто выдержит их, того ждет жизнь вечная.

Отстояв, как положено, утреннюю службу, она подошла к священнику. Она хорошо знала отца Олега. Он часто бывал у нее в доме. По большим церковным праздникам целая процессия служителей церкви ходила по деревне. Простые люди угощали, чем могли, монахов и батюшку. Жертвовали им денег. Они верили в бога и знали, что церкви при большевиках — приходится нелегко. А еще они надеялись, что в трудную минуту — государству будет безразлично, но батюшка как наместник самого Господа Бога на земле, справедливого и великого, обязательно придет им на помощь, благословит и спасет их самих и их души. А кто еще может помочь сиротам и убогим?

Покорно опустив голову и смотря в пол, Александра Андреевна подошла к отцу Олегу.

— Горе у меня, батюшка! Дом сгорел, корова сгорела, куры сгорели, ничего у меня не осталось. Чем мне теперь кормить детей? Что мне делать?

Священник, облаченный в черную рясу с внушительным золотым крестом на груди, посмотрел на нее свысока, казалось, даже слегка приподняв бороду, так, что ее распушенный конец на мгновение оторвалась от его большого, явно не от голода опухшего живота.

— Александра, я знаю, я видел, у тебя остались старинные часы! Продай их мне — и будет тебе, на что жить.

Ничего не сказала в ответ Александра Андреевна. Лишь окинула взглядом внутреннее убранство церкви напоследок. Как и прежде, смотрел на нее он. Только взгляд казался совсем другим. Холодным, безразличным и надменным, застывшим в веках. Нет, не за это умер этот человек – не за золотые оклады, отделяющие от окружающего мира его лицо. И Александра Андреевна вдруг поняла, что был он не сыном божьим, а историческим безумцем, сказавшим людям добрые слова – и за это убитым ими. Многие хорошие идеи становятся мертвыми, когда их окружают золотыми окладами. Многие, если не все.

Иисус, смотрел на Александру Андреевну совершенно иначе, не так, как прежде. В один миг он превратился из царя иудейского в простого смертного, замученного палачами и властью. Тем более нелепо было то, что потом те же силы, которые когда-то убили его за инакомыслие – теперь сами же прикрывались его именем. Продолжая творить не меньшее зло. И даже эта ряса на служителе культа – символизировала черные, а не светлые силы.
Изменился на иконе и взгляд Марии. Перед ней была просто женщина, которая думает исключительно о своем младенце. Заботливая мать, родившая сына, которого казнили за идею. Но больше она не была защитницей бедных и униженных. Просто несчастная женщина смотрела на нее, стыдливо опустив взгляд. Как смотрит человек, который ничем не может помочь. И что ей до торжественного церковного убранство вокруг, когда ждет ее – простое человеческое страдание и горе.

Александра Андреевна в последний раз окинула взглядом приход. Свечи, горевшие вокруг, больше не были для нее чем-то священным и возвышенным. Только символом отсталости. Нескончаемой и непроходимой бедности, которая веками витает над Россией. И жива до сих пор. Тем самым полумраком жизни и вечной иллюзии, что где-то там, сверху, под куполом летают ангелы и сидит бог, который все знает, которому есть до нас дело.

Совсем по-иному воспринималась теперь легенда, в честь которой была построена эта старая деревенская церковь. Считается, что церковь Покрова создавалась о видении, которое произошло с юродивым в Константинополе, когда богородица накрыла собравшийся приветствовать ее народ сброшенной со своих плеч шалью. И люди восприняли это как благословление. Но богородица исчезла, а вслед за нею испарилось и покрывало, накрывавшее народ. Вот также – в один миг, оказалось сброшена, исчезла, превратилась в пустоту – вера Александры Андреевны.

Она повернулась и ушла . И поплелись за ней ее дети. Две дочери. Понурые и несчастные.

Они ковыляли втроем, в одежде с чужого плеча, обратно через всю деревню, растянувшуюся вдоль шоссе, уходящего от Москвы на запад. Светило яркое зимнее солнце. Но взгляды из были опущены, потому что никогда до этого, да и никогда после – им не приходилось просить. Они шли по обочине шоссе, засыпанной снегом. То и дело отходя в сторону и уступая дорогу проезжающим машинам и саням.

Теперь сильный ветер дул им в спины, казалось, гнал их подальше от того места, которое раньше казалось им святым. Небо постепенно заволокло. Скорее всего, бог больше не мог их видеть. Или его не было там, сверху вовсе. А может быть, отправив когда-то первых людей на эту землю, он попросту забыл про них? Или состарился и давно умер? Вокруг стало мрачно и почти темно. Пошел снег.

Это было невыносимо – видеть вокруг сочувствующие взгляды односельчан. Конечно, все уже знали вокруг о ночном пожаре. Кто-то помогал им этой ночью. Остальные… Слух разносится по окрестностям быстрее, чем искры с пепелища по ночному небу. ..

Она брела по обочине дороги в никуда, пропуская проезжающие машины. Снег заносил ее следы. Она шла к людям.

— Ну как, Александра, что сказал тебе наш батюшка? Помог он тебе, — спросила приютившая ее соседка.

— Бог ему судья. Но я больше в церковь не пойду,- твердо сказала она в ответ. И этим было сказано – все. У соседки хватило такта не задавать больше вопросов.

А может быть, ей было просто страшно узнать правду, что бог их не видит, что ему все равно. Или его нет вовсе, и после смерти всех нас ждет не жизнь вечная в раю и не гиена огненная. А пустота и прах земной. Холодная заледеневшая могила с осени до весны и сырая земля с весны до осени. Ничего, абсолютно ничего кроме этого.

И только особо ушлые и бессовестные изобретатели умеют создавать, основываясь на этом нашем страхе – многовековые мифы,- и строить для себя рай здесь, на земле, здесь и сейчас, украшая себя золотыми окладами, обвешиваясь золотыми цепями.

А дальше — началась обычная жизнь. Александра Андреевна выпросила у властей разрешение на вырубку нескольких деревьев для того, чтобы начать строить новый дом. И простые русские мужики ходили с ней в лес. Валили деревья. Тащили их вместе с ней туда, где оставалось пепелище. Да, маленькая женщина, мать двоих детей, таскала бревна наравне со здоровыми мужиками. Через метровые сугробы. Потому что рассчитывать ей было не на кого. А помощи ждать неоткуда. Только от этих простых людей, которые жили так же, как она. Здесь, рядом, в этой же деревне.

Власть вспомнила про Александру Андреевну где-то через год, когда новый дом был почти построен. И выделили ей комнату в бывшем барском особняке, какие до сих пор встречаются во многих российских деревнях. По соседству с новым помещиком — завхозом одного из советских военачальников,- и его семьей.

Вот уж кто действительно жил зажиточно. По утрам уезжал на службу в Москву на машине с шофером, оставляя семью на попечение прислуги. А вечером, когда возвращался, зачастую устраивалось неслыханное по тем временам пиршество — на стол подавались гусь или утка, которых специально держали для него во дворе.

Но за всей этой бравадой в глазах нового хозяина жизни – отчетливо виделся страх. Перед теми, кому сам он был – верным слугой. А жизнь не знает более спесивого барина, чем бывшего холопа. И поэтому жена его – время от времени тайком от мужа и от страны – заходила в церковь. Но материальный век и государственный строй внесли в эту веру свои поправки. Как приходили люди в магазин за хлебом, так и к богу они шли – за удачей и благополучием.

Впрочем, советская роскошь, мещанство советской эпохи – верный признак новый власти, никак не касался Александры Андреевны и ее дочерей, потому что жили они во флигеле, в маленькой комнатке, с буржуйкой посередине.

И вот, наконец, строительство было закончено. Новый дом был построен, а часы заняли свое достойное место на стене — напротив входа.

Через несколько лет началась война. Везде вокруг были окопы, а в огороде расположились настоящие зенитки. В этом доме останавливались отступающие и наступающие солдаты. Александре Андреевне и ее дочерям повезло — немцы не дошли до их деревни, были остановлены раньше. Иначе их дом был бы сожжен во второй раз — по приказу Сталина, по которому следовало оставлять перед Москвой — выжженную землю.

Деревню то и дело бомбили, потому что где-то рядом располагался штаб. Всей семьей они прятались в подвале. Наверное, немцы знали о штабе фронта поблизости. Не знали, не были поставлены в известность только мирные жители. Они думали, что бомбят госпиталь неподалеку. Так всегда и бывает в нашей стране – когда высокие начальники и полководцы прокладывают путь к своим достижениям и победам – по головам простых людей. А часы, по прежнему, отбивали каждый час. До самой победы. Александра Андреевна не продала и не променяла их на хлеб, даже когда дома совершенно нечего было есть. Это было ее единственное достояние. То, что она так хотела сохранить. И сохранила.

Закончилась война, и страна постепенно возвращалась к нормальной по советским понятиям жизни. Потом умер Сталин и людям позволили на какое-то время вздохнуть чуточку свободнее. По крайней мере, отменили крепостное право, и крестьяне получили на руки паспорта. Все больше и больше местных жителей стало уезжать в город. А потом до власти дорвался Брежнев, который маячил перед нами, как старинные часы на стене, бесконечные семнадцать лет.

Александра Андреевна прожила долгую жизнь. Ей довелось нянчить не только внуков, но и правнуков. До самой глубокой старости она читала газеты и смотрела по телевизору сборища властей того времени — съезды. Впрочем, ничего она от них не ждала. Абсолютно ничего хорошего. Она твердо знала, что рассчитывать в этой жизни можно только на себя. Ну, в крайнем случае, на кого-то из таких же как она — на соседей и близких.

И вот однажды по телевизору транслировали очередное заседание политбюро. Александра Андреевна сидела на углу старенького дивана и смотрела на престарелых государственных мужей. Скорее по привычке, потому что долгая жизнь научила ее: от пустых слов властей, кем бы они ни были, ничего не изменится.

Черно-белый ламповый телевизор Рекорд мямлил устами Леонида Ильича Брежнева – жалкого и даже не старого, а уже древнего диктатора, доживающего свои последние дни. Он был такой же торжественный, как Иисус на иконе в той деревенской церкви. Только уже не сын божий, а наследник ленинский. И такой же неживой. К сожалению нельзя было разглядеть в цвете его оправу, золотой оклад новой большевистской веры – бесконечные ряды орденов, покрывающие грудь.

В стране уже витал воздух предстоящих перемен. Ничего, кроме насмешек, вожди больше не заслуживали. И пусть не публично, где-то на людях, но сидя дома все чаще и чаще рассказывались анекдоты про новую религию большевиков и ее лидеров. Ленинских наместников на земле. Не реже, чем раз в полгода народ шептал о том, что Брежнев, наконец-то, умер. Но слухи упорно не подтверждались. И он вновь появлялся на телеэкранах.

Жизнь становилась все хуже. Из магазинов куда-то исчезали даже самые элементарные продукты. Страна медленно, но верно приближалась к идеологическому, да и финансовому банкротству. А Брежнев все жил и жил. Растягивал, как мог, свое неумолимо уходящее время.

Как и все правители, все, что он говорил, по большому счету было абсолютно бессмысленно. Как и все, что говорят генеральные секретари, большие руководители, президенты на своих официальных сборищах. Они ведь не могут, не умеют, а еще им не позволяет статус общаться с простыми людьми на нормальном языке. Поэтому зрителям государственного действа всегда приходится пытаться услышать что-то между строк.

Этим и занималась Александра Андреевна, когда к ней подошел пришедший из школы внук-старшеклассник. Представитель уже нового поколения, не видевшего всех ужасов раннего большевизма и сталинизма, не пережившего войну. Из тех, кто уже не боялся называть вещи своими именами – хотя бы дома. Он подошел и спросил.

— Бабушка, ты опять их смотришь? Чего там можно увидеть нового-то? Вот ты прожила долгую жизнь. Что он может тебе сказать нового? Ты вот жила и при царе, и при Ленине, и при Сталине, и при Хрущеве, и вот теперь при нем. Что изменится?

— Ты знаешь, Андрей, вот столько лет живу, столько лет смотрю – и все надеюсь. Я стала старой. Все болит. И терять-то мне нечего, поэтому могу говорить что угодно. Ничего мне уже не будет. Вот так вот мы смотрим их, слушаем сколько лет, даже десятилетий, все надеемся, что они поймут что-то… А на самом деле, совершенно они не нужны. Прекрасно бы и без них всех прожили бы. Что Сталин говорил – языком молол, а все слушали, боялись слово сказать. Что этот лысый Хрущев руками размахивал. Вот теперь Брежнев – ушел бы на пенсию, внуками бы занялся лучше.

— Бабушка, а во что веришь ты? Ты в бога-то веришь?

— Не знаю я, внучек, ничего я не знаю. Может, он есть, а может его и нет вовсе.

— Но в церковь-то ты не ходишь?

Ничего не ответила Александра Андреевна. Потому что не знала, что сказать. А еще, даже если был бог, то был он где угодно – но не в отведенном ему бренными людьми месте. Не в золотых оковах.

В это время заседание, проходившее по телевизору, подошло к концу, и заиграл советский гимн. Тот самый, только с другими словами. И присутствующие старцы встали, как могли вытянулись по стойке смирно. А в это время на стене вели свой бесконечный отсчет старинные часы, заведенные рукой Александры Андреевны утром в воскресение. Они безжалостно отмеряли время этим дедам в президиуме.

Где-то там, сзади, в зале, за спиной более старших товарищей, скорее всего, были и те, кто всего через несколько лет отречется от их веры – с первым же, даже не с третьим петухом. И кто-то пойдет во власть новой России. А кто-то посеет свои тридцать серебряников и вырастит дерево своего бизнеса – на комсомольские деньги.

А еще многие из них поменяют свою красную веру на церковную. И с такой же показной одержимостью, с какой они подпевали во время этой вакханалии, будут креститься на людях – в восстановленных храмах.

И за ними пойдут люди, которые, как дети, видимо, чувствуют себя сиротами – без какой-нибудь веры. Не все, но те, которые жить без хозяина – до сих пор не умеют и не могут. И расплачиваются за это – не гиеной огненной и не раем небесным, а движением по бесконечному кругу, как стрелки часов. Но пружинный механизм взведен. Но когда-нибудь придет время, и пространство разорвется под громовой звук часового боя.

Может быть, Александра Андреевна до конца своих дней все-таки в какой-то мере верила в бога. И когда вдруг начиналась гроза, она неистово крестилась, как это часто делают люди, пережившие деревенский пожар. Но она сделала главный вывод и больше никогда в жизни она не ходила в церковь. Никогда.

Спустя много лет, когда власть в стране сменилась, один из внуков Александры Андреевны построил новый кирпичный дом на месте старого деревенского. И когда его сносили, то нашли на чердаке несколько старинных икон. Одна из них – с треснувшим стеклом. Навсегда осталось загадкой, как эта икона появилась и почему хранилась там, на чердаке. Как в потаенном углу сознания. И откуда взялась на ней эта трещина.

А часы Александры Андреевны целы и исправны — до сих пор.Они были отреставрированы уже в наше время.И висят сейчас на стене у одного из внуков. Их по-прежнему заводят — раз в неделю.И пружины,как и сто лет назад, держат завод. Каждый час раздается и хстаринный бой. Они отсчитывают время. Эти часы пережили три революции, гражданскую и великую отечественную войну. Николая II, Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко, Ельцина. Ониобязательно переживут всех, кто пока остался. Потому что любая власть приходит и уходит. А остаются простые люди. И эти часы. Может быть, они и есть — вечность?

 

Алексей Суховерхов